Заполярный Фитнес




Решив Флерину больную проблему, мы с Лёвушкой решили заняться решением и своих, сугубо мужских проблем. Нет, нет. Не этих… С этим Слава Богу, у нас, у мужиков, как я уже упомянул, проблем не было. У нас были другие. Мы решили заняться фитнесом, в заполярных замерзших озерах.  -“Что!? Фитнес в 40-градусной заполярной тундре, в застывших озёрах? Вы что ребята, о…рели!? Партия скорей мертва, чем жива, а вы – фитнес в озёрах. Вы что, в своём уме!? Спокойно, товарищ! С нами всё в порядке. А фитнес, даже и заполярный, еще никогда и никому не помешал, а даже наоборот!” И мы с Лёвушкой организовали наш фитнес, на застывших, заполярных озерах, вернее, в застывших заполярных озёрах. Всё выглядело так. Как только, наш профиль приближался к облюбованному озеру, мы с Лёвушкой, при первой же большой технической паузе, отправлялись на озеро, долбить майну для нашего фитнеса, то есть для купания.

Толщина льда в наших озерах, обычно доходила до метра, и на приготовление майны у нас уходило до 2-х часов, но иногда попадались озёра, промерзшие насквозь и в этих случаях, наш фитнес на этом озере, отменялся. А затем, обычно это было на следующий день, как только у нас наступала очередная техническая пауза, связанная с непогодой или с отсутствием взрывных скважин, происходило само заполярное фитнес действие. Начиналось оно с того, что ещё в балке мы сбрасывали все лишнее с себя и оставались лишь в плавках, в ватных брюках, в валенках на босых ногах, в полушубках на голое тело. Головные уборы мы предусмотрительно сбросили еще в начале зимы. Далее, один из нас хватает пешню и мы вдвоем изо всей мочи, бежим к приготовленной фитнес майне. Когда мы достигаем майны, у нас сразу же возникает первая проблема. Наша майна не выдержала градусов и уже промерзла наполовину, и мы снова начинаем её долбить. Всё! Майна – готова. Я первый, мгновенно выскакиваю из валенок и полушубка, осторожно соскальзываю в готовую майну – лихачество здесь противопоказано.
И затем начиналось само действие.
Мы,  Волков с Краевым и я, платили разную цену за эти км. Наверху, на базе партии, трудно было представить ту цену, которую платит сейсмоотряд и сам оператор, за заполярные сейсмические км. и, в частности, за эти пустые, никому не нужные км. Я держу в голове картину наших работ в пойме. Обычный рабочий день. – 40С и пронизывающий северный ветер с позёмкой. Я должен, по крайней мере, часа два простоять с буровиками у станка, пока они бурят. Я должен знать, как идёт бурение, а буровики, с ног до головы в шламе, должны знать, что их оператор не дрыхнет там в теплом балке или лапает свою проявительницу за титьки, а стоит здесь, рядом с ними, разделяет их тяготы, и готов всегда придти им на помощь. Потом я сажусь в боевой, утильный С-80, который в нашу заполярную партию прислали дорабатывать свой век и в котором нет дверей. В нем нет дверей , потому что их сняли, когда пускали этот С-80 на трактора, и выплыть, когда он провалится сквозь лёд, а не остался бы на дне, вместе с трактором. А сколько их не выплыло и осталось…И я мог бы там быть… Если бы… Если бы… Ну, да хватит… Об этом уже было…

Я еду в этом стареньком С-80 вперёд, по профилю, на разведку. Мне надо знать, что у меня впереди, потому что пойма: это овраги, речушки и прочие неприятности. На обратном пути я вылезаю у взрывников. Сижу, болтаю с ними, о том и сём, и ни о чём. Мне надо знать их состояние. Наконец, я бреду к балку сейсмовиков, где занимаюсь своим любимым делом: любезничаю с девочками из сейсмобригады. Но вот, чувствую, что надо уже готовиться к приёму сейсмограммы. Глушатся все трактора, оттаскивают бурстанок…

Выпитая водка, едва не перелилась через край.
Я не получил ни единой награды. Я не получил, даже положенную, свою медаль “За спасение утопающих.” Ну и что. Разве в этом дело. Разве мы живем ради наград. Наша главная награда – испытания, которые мы по жизни одолеваем. А их у меня, здесь было, более чем, достаточно. И спасибо Всевышнему за них! Я уезжаю отсюда и не побежденным и не сломленным. Хотя и обстоятельства и люди, окружавшие меня, отчаянно пытались сделать это.
Я смотрю на его лицо: такое невыразительное при обычном общении с ним. Оно начинает одухотворяться. Я ловлю взгляд его глаз: таких сонных и тупых в обычных ситуациях. В них появляется мысль. Они блестят и светятся. Поток звуков, то прекращается, то нарастает опять. Они постепенно начинают гипнотизировать меня. Сознание начинает плавать Окружающая реальность постепенно растворяется. Прерывистые звуки морзянки переходят в плавную гармонию каприччио. Черты Волкова расплываются и он исчезает. А вместо него появляется до боли знакомая, по картинам и кинематографу фигура, великого маэстро Николо Паганини. Вот, он стоит передо мной, держит свою скрипку Страдивари и готов играть на скрипке с одной струной, или даже без струн.

Я давно уже уяснил себе, что оптимальный и нехитрый алгоритм взаимоотношений, с Владимиром Ивановичем, выражался следующим образом. -” Дают – бери. Не дают – и не проси.”  И я следовал ему.
Мы были партией комикадзе. Вот 1-ое июня – проектный срок начала работ, а партия укомплектована рабочими, едва ли на половину, нет костяка партии. Так уж здесь, в сейсморазведочных партиях повелось, что костяк партии, кочует вместе с начальником партии. Уходит начальник из экспедиции и с ним уходит или весь костяк партии, или его значительная часть. Волков с собой не привел никого. Наша партия набирается на ходу и в ход пускаются грязные посулы: людей соблазняют большими заработками, о которых не может быть и речи. Таких рабочих вывозят на наш речной профиль. Размещают на нашей барже-общежитии. Выделяют им одно – двухсменное, спальное место на двоих: пока один работает – другой отдыхает и наоборот. Кормят их концентратами. И платят им совсем не то, что было обещано. Когда такие новобранцы начинают осознавать это, они хватают нашего Владимира Ивановича за грудки и начинаются разборки. Но поезд уже ушел, а вода в Оби не той температуры, чтобы вплавь вернутся в Салехард.

Наш провал был просто спроектирован. Партия должна была за полтора месяца, со стандартной производительностью многолетних Березовских речных партий, отработать речной рекогносцировочный профиль, в низовьях Оби – от Салехарда до Обской губы. Первый же пробный выезд на на Обь, показал сумасшедшую абсурдность этой затеи. Шарина Оби здесь достигала 30 км., а постоянный Северный ветер вместе с бурным течением Оби, создавали полное впечатление постоянного маленького шторма и провоцировали у самых слабых из нас,  самую настоящую морскую болезнь. И всё это: и бурная Обь, и Северный ветер, и даже морская болезнь нам были бы не так страшны, если бы… если бы нашей проектной задачей было бы изучение этих самых ветровых и речных помех. Но всё было наоборот! Нашей прямой, проектной задачей, было подавление этих ветро-речных помех и регистрация полезных глубинных отражений, которые в тысячу или даже в миллионы раз, были слабее этих помех.

Тут нам стало ясно, что у нас не только дебильный начальник, но и дебильный проект. От полного фиаско, партию спасли протоки. Обские протоки, с их спокойным меланхолическим течением и берегами, заросшими густым кустарником или покрытые чахлым северным мелколесьем. Конечно, здесь были свои Но! Длина таких проток не превышала 5-7 км., и здесь не было простора для стремительной операторской, конвейерной работы. У них не было четко выраженного фарватера, вернее не было никакого фарватера, и можно было, а так оно и было, сесть на мель, в самом непредсказуемом месте. Ну и главное! Это не был полноценный, увязанный, региональный, речной профиль, который можно было бы выложить на геологическом конгрессе со словами: “Смотрите и учитесь!” На самом деле, это был набор отдельных, плохо коррелируемых или совсем не коррелируемых, пунктирных зондирований.
Кто же будет рубить сук, на котором повисла экспедиция и ее функционеры.
Так вот между нами – девочками – “это как два пальца… Ты, конечно, сразу понял, куда эти самые два пальца нужно совать или засовывать. Так вот без шуток… Прежде всего, приобретаешь корочки. Какие? Ну, конечно, геофизические! Нет, нет – не в переходе. А в поте лица и бессонными ночами. Ну, конечно, не в сладостных объятиях, а над бесконечными курсами Мат., Диф. и прочих, и прочих Анализов. Во всяком случае, именно так учили нас, совков, в те далекие, 50-е годы прошлого столетия. Не зря ведь, мы были впереди планеты всей и в области балета, и в области образования, ну, а про ракеты, и говорить – то нечего. И вот, когда у тебя за спиной 50 с хвостиком экзаменов, сданных на отчаянном сурьезе, еще больше зачетов, десяток проектов, несколько практик, а в голове полный сумбур от этих Анализов и проектов, но зато в кармане – эти, самые вожделенные, корочки.

Ты, как молодой специалист, отправляешься в заполярную геофизическую экспедицию, ну, скажем, в Тазовскую, которая не совсем, но очень даже поблизости, от Северного Ледовитого Океана. Там, тебя назначают помощником оператора сейсмической станции и посылают в полевую партию, расположенную в каком-нибудь маленьком, полярном поселке.     Полевая партия – это твоя будущая семья и может оказаться не на один год. Полевые работы здесь ведутся зимой, но если ты поспешил и приехал сюда летом – сиди и готовься к зиме. Ну, а если нет – тебя накормят и напоят, оденут и обуют, проинструктируют, посадят в вездеход и вперед – в полевой отряд. Вездеход – это комфорт, скорость, но самое главное тепло. Вообще тепло зимой, здесь, это все. В это время года, именно тепло, определяет  все качество жизни. И это неудивительно, когда стандартная температура в зимние месяцы, плавает в диапазоне 40-50, со знаком минус. Но, вообще то, я скажу тебе, что не температура самое страшное здесь.   Ветер здесь правит бал. Нет ему здесь преград. На сотни км – ни кустика. -50 и ветер – это предел всего, а когда еще и метет, то выход из жилища, приравнивается к выходу в космос. Но сейчас, Ты в теплом вездеходе и стремительно мчишься по бескрайней, снежной равнине. Вот так же направлялись сейсморазедчики, твои предшественники, на заполярные профиля полвека назад, но только не в стремительных, комфортабельных вездеходах, а в продуваемых насквозь, в знаменитых тракторах марки С-80, отправленных сюда, в первую заполярную партию, дорабатывать свой век.

– “А почему в продуваемых насквозь?” – Почему? Почему? – Да потому, что у них в свое время были сняты дверцы. Так полагалось, чтобы трактористы, вместе со своими пассажирами, могли выскочить или выплыть из провалившегося сквозь лед, на дно Оби или другой реки, при переправе зимой, трактора. Прошел и я через это в свое время в Хантах, где только чудом, вместе с трактористом и двумя девушками из сейсмобригады, выбрались из утонувшего трактора. А сколько – не выбрались в те годы и положили свои жизни, на алтарь сегодняшнего энергетического могущества России. Ну ладно о печальном.

Итак, ты приближаешься к заполярному, полевому, сейсмическому отряду. Сегодня, в основном, производятся площадные, 3D сейсмические работы и полевой отряд или вернее его база: это, порядка 30 полярных домиков на металлических полозьях, включая жилые домики, столовую, баню, дизель-генератор и пр. и пр. Отсюда, ежедневно на вездеходах, отправляются геодезисты, чтобы проложить сейсмические профиля, буровики, чтобы пробурить взрывные скважины на разбитых профилях, рабочие сейсмобригады, чтобы размотать на этих профилях сейсмические косы с сейсмоприемниками, взрывники, чтобы произвести взрывы в пробуренных скважинах и т.д. Все, кроме оператора с/п и его помощников, живут в домике, где находится сейсмическая аппаратура или просто сейсмостанция.

Современная сейсмостанция (СС) – это сейсмический суперкомпьютер, стоимостью в несколько миллионов $. Размерность современных СС достигает 1000 и более каналов, а это означает возможность одновременной регистрации сейсмических волн от 1000 и более сейсмоприемников. Оператор с/п , который сидит за этим суперкомпьютером – это главное действующее лицо сейсмопартии, это ВСЁ сейсмической партии. Он определяет глубину сейсмических скважин и величину тротиловых зарядов, погружаемых в них. От его профессионального мастерства зависит качество регистрируемого сейсмического материала: конечной продукции сейсмической партии. Это он управляет сейсмическим взрывом, после которого сейсмические волны от взрыва, устремляются в толщи земли, до глубины 5 и более км., чтобы отразившись от геологических границ, принести наверх сообщение о нефтяных и газовых месторождениях. Зарегистрированные сейсмические волны, записываются на сейсмические катриджи и отправляются в обрабатывающие и интерпретирующие центры, как правило, в Москву, в Париж, Лондон или Хьюстон, если работы ведутся зарубежными компаниями.

Результаты современной интерпретации 3D полевых, сейсмических наблюдений, потрясают воображение. Современные системы интерпретации, позволяют пользователю не только заглянуть в любую точку заснятого куба, но и дают возможность проиграть историю его стратиграфического и геолого-тектонического формирования, за период времени, измеряемый миллионами лет. Именно на этапе интерпретации, решается вопрос о заложении буровых скважин, которые и только они, являются последней инстанцией, в этом тяжелом и длинном пути открытия, всех нефтяных и газовых месторождений. И только оператор с/п, вместе со всем полевым отрядом, начинает этот путь.

Но Ты, еще только его помощник, и пройдут еще годы и годы тяжелой, заполярной, полевой работы, прежде чем Ты займешь место оператора сейсмической партии и откроешь очередное заполярное Тазовское нефтяное или газовое месторождение. Прежде, чем сможешь задать этот сакраментальный вопрос следующему поколению : “А слабо открыть …

С любовью, Гайрат Махмудходжаев. gmaxinter@ mail.ru

Прошло три года. Я сижу в сейсмическом балке в тундре, в 50 км. от заполярного поселка Тазовское, что расположен в устье Тазовской губы, которая в свою очередь, впадает в Великий Ледовитый Океан, и мы отстреливаем сейсмический профиль. Сейсмический балок – это такой домик на железных санях, который передвигается трактором по сейсмическому профилю, по мере его отстрела. Соответственно, есть балок-сейсмостанция, балок взрывников, трактористов и т.д. А сейсмический профиль – это линия на местности, вдоль которой ведутся сейсмические наблюдения. В моем балке, находится сейсмостанция, которая записывает с помощью сейсмоприёмников, упругие колебания, возбуждаемые от взрывов во взрывных скважинах, а я управляю сейсмостанцией и всеми работами на профиле…

В моем балке, есть двое нар: для меня и моего помощника. Уже глубокая ночь, но я не сплю. Я сижу в балке и жду погоды – не у моря, конечно, а у тундры. Нужно уловить момент, когда стихнет ветер, который дует здесь напропалую 24 часа в сутки и позволит мне зарегистрировать сейсмограмму без мешающих ветровых помех. На профиле уже все давно готово для принятия взрыва: размотана сейсмокоса, установлены и проверены сейсмоприемники, в пробуренные скважины опущены заряды, не спят взрывники. Нужно будет только перед самым взрывом заглушить трактора, которые здесь молотят круглые сутки. Я сижу перед прибитым к стенке балка самодельным столом, а около меня на нижних нарах храпит мой помощник – Лёва Кузнецов, молодой специалист из Томского Университета, который может часами рассказывать о своей жене – Лёлечке и дочурке, которых он оставил в Томске. За стенкой балка свистит пронзительный ветер и 40 или 50, это уже без разницы, по Цельсию, с минусом, естественно . Но в балке – тепло. И это тепло обеспечивает нам – это удивительное творение человеческой мысли – чугунная буржуйка, которую мы кочегарим круглые сутки. На моей головой горит маленькая электрическая лампочка, которая питается от одного из аккумуляторов, которые стоят кругом на полу и обеспечивают энергией работу сейсмостанции. Глубокая ночь и меня против воли клонит ко сну. Передо мной на столе – стопка журналов и газет, привезенных накануне оленями. Этими добрыми безропотными животными, которые полностью посвятили нам свою жизнь и самих себя без остатка Свою мохнатую шкуру они отдают на ненецкую малицу и чуни, свой быстрый бег – на перевозку людей и грузов, а свое мясо – свою плоть – на вкусное варево для нас. Из привезенной стопки я беру “Огонёк”. Листаю. Вот разворот. И я уже не могу оторвать глаз. На глянцевых страницах изображена сцена из балета “Пламя Парижа” в постановке Большого и исполнители главных партий и мне улыбается и только мне – девушка с Московским номером Б-9-80-11.

Я знал свою миссию – миссию первого Заполярного оператора СС. Миссию– открыть для Родины первое Заполярное месторождение. И я был готов как Данко вырвать из груди свое сердце, чтобы осветить людям путь к этому месторождению. И я был зомбирован для этого всей предыдущей жизнью Я был зомби. Не ради этого отказался от от комфортабельных постелей московских девочек
Устраивали свои Дельфийские игры на слабо как то – бегали из балка СС-станции 500м до балка взрывников при 40С ниже нуля или же купались в озере.