07. Таинства Канды.




Ледоход на Иртыше
Ледоход на Иртыше

Но вот под полозьями наших Аннушек, появляется влажная лыжня, а это значит, что им надо возвращаться к себе домой в Тюмень, ждать летней воды и переобуваться в летнюю обувку – гидро-понтоны. И мы все  возвращаемся в Ханты. Я снова в камералке, пока у всех в Хантах, на языке не начинает звучать: ”Ледоход! Ледоход!” – и все бегут на Иртыш, смотреть на ломающийся и уплывающий лёд. Но вот, весь лед уплыл в Обь, а я получаю назначение оператором в Кандинскую речную с/п.

Я еду в поселок Шаим, строгать и тесать боны истории. Нет – не боны истории государства Российского, а боны истории, первой Сибирской нефти. Я еду в Шаим, готовить боны для двух партий, для нашей партии и для Шаимской с/п. А бонами, были 10-ти метровые, спаренные брёвна, на которых находилась приемная линия, в речной сейсморазведке.   Начальником Шаимской с/п, был назначен Алексей Черепанов, а оператором – Иван Нагорный: будущие первооткрыватели Сибирской нефти. Профиль, отстрелянный Иваном, подсек структурный перегиб, который оконтурили последующими, площадными, наземными наблюдениями, потом пробурили скважину, выдавшую первую, долгожданную Сибирскую нефть. А я строгал и тесал те самые боны, которыми Иван вписал свое имя, в летопись Сибирской нефти.

Мы с Виктором Вахрушевым, моим напарником по партии, отстреляли порядка 600 км речного профиля или в два раза больше чем Иван. Нам на этот раз не подфартило, в историю мы не записались и никаких лавров, кроме положенной зарплаты, не заработали, но мы не унывали. Мы знали – наши звездные месторождения – впереди. Ведь мы же были из племени операторов СС, которые сродни детям капитана Гранта, с их забавной и замечательной песенкой “кто ищет – тот всегда найдет.”

Да, и о каких лаврах  идет речь? Открытие месторождений – это суммарный труд сотни людей. Это труд бурильщиков сейсмоотряда, которые часами бурят взрывную скважину в вечной мерзлоте, в заполярной тундре, это труд взрывников, которые заталкивают свои заряды в неподатливые скважины, порой рискуя подорваться на собственных зарядах, это сумасшедший труд трактористов, которые готовы в любое время суток и при любой температуре, возиться голыми руками, у отживших свой век тракторов, это круглосуточное бдение оператора сейсмостанции, регистрирующего взрыв и руководящего всеми работами на профиле.

Потом следуют интеллектуальные размышления интерпретаторов или геологов: где заложить скважину, потом следует многомесячный адский труд бурильщиков, в заполярной тундре или в таёжной тайге, потом их сменяют карротажники, промысловики и, наконец, фонтан нефти или газа, сообщает об открытии месторождения. За весь этот непомерный, нечеловеческий труд, лавры получают, в основном функционеры, сидящие в креслах, некоторые из которых находятся за тысячи километров от месторождений.

Много лет спустя, я встретился с Иваном Нагорновым в Хантах, и я никак не мог его убедить, что я и есть тот самый, Марлен Шарафутдинов, который строгал и тесал его звездные боны, и, по большому счету, он был прав. Я был уже Гайрат Махмудходжаев.

Наша партия отстреливала сейсмический профиль, от устья Канды до районного центра Нахрачи. Я любил воду и работа на реке для меня была – одно большое удовольствие. Я любил эту таинственную и загадочную для меня стихию с детских лет, несмотря на первый, не совсем удачный опыт знакомства с ней.

Помню, нас детишек дошкольного лагеря вывезли для купанья на речку. И там была какая-то круча, с которой ребятишки, старше меня, отчаянно прыгали в воду. Я не удержался и прыгнул тоже. Когда я приземлился на дно, то остановился в недоумении: а что же делать дальше, но течение толкало меня и я начал бодро шагать по дну, в полной уверенности, что рано или поздно,  выйду на берег, пока, наконец, не почувствовал, что кто-то грубо тащит меня за волосы наверх. Это оказался вожатый, который был поставлен именно для того, чтобы вытаскивать таких как я, любителей острых ощущений.

Но вот мы начинаем отстреливать первые километры нашего речного профиля. Кругом стена тайги, несущаяся река и воздух: божественный воздух, наполненный ароматом таежных трав, смол, речной влаги… От всего этого кружится голова и можно просто сойти с ума. Хочется только одного: слиться со всем этим, превратиться в одно из этих растительных или древесных существ и стоять – стоять вот так – обнявшись, прижавшись к друг другу, переплетясь своими ветвями с красавицей елью, с кедром великаном, или с воздушной лиственницей. Или просто превратиться в струящуюся реку и пусть в твоей утробе плавает всякая рыбная живность: серебристая стерлядь, красноперые окуни, желтые лещи и даже длинные зубастые щуки, а ты днем и ночью, будешь без устали нести свои воды в стремительный Иртыш. Нет – выдержать эту красоту, эту природу и остаться прежним, было просто невозможно! Я почувствовал, как всё это входит в меня и пропитывает меня насквозь до самых кончиков моих пальцев и что теперь, что бы в жизни я ни делал: мыслил, говорил и действовал – все будет нести отпечаток этой божественной красоты – красоты таёжной сибирской природы.

Начальником партии у нас был, некто Щербицкий, интеллигентный товарищ, только что приехавший на летние заработки в экспедицию, с юга. Он, конечно, не знал, это мировое Шмелёвское know how – речную сейморазведку, но, похоже, хорошо знал, что не надо людям мешать работать. Постепенно наша работа налаживалась, мы набирали темп работ, повышалась наша производительность. И я, дитя юга, которому по гороскопу было строго предписано жить около фонтанов, не мог оторваться от воды. Я прыгал в воду при каждой возможности. В свободное от работы время, с нашей плавучей баржи-общежития, а при работе, во время технических пауз с катера, который буксировал боны и где стояла наша станция. Я прыгал за борт катера, хватался за болтавший фал, чтобы меня не унесло течением, и предназначенный специально для таких моих забав, забирал в легкие воздух и, как Жак Кусто, погружался в глубины Канды, насколько мне позволял фал. Израсходовав запас воздуха, я выныривал из воды, пулей взбирался по фалу на борт и я был готов к работе. Нет, не по 24 часа в сутки, а по 36 или 48 часов.

Мы работали в две смены, и мой сменщик – Витя Вахрушев, из Свердловского Горного, старше меня, с трудом переносил сырую прохладу Канды. В таких случаях я был вынужден заменять его, но мне это было не в тягость. Я был молод. Я был здоров. Кругом была моя любимая вода, вокруг стояла девственная тайга, у меня была любимая работа, вот только, рядом не было любимой, но это уже был бы перебор.

катер Ярославец
катер Ярославец

Мы работали по простой схеме. Свинцово-серого цвета катер, из серии Ярославец, буксирует 500 метровую колбасу бонов с приемной линией на очередную стоянку и бросает якорь так, чтобы с максимальной точностью установить первый канал приемной линии, напротив вешки пикета взрыва, установленной на берегу. Помощник взрывника завозит и бросает заряд с прикрепленным буйком. И как только буёк достигает створа топографической вешки, я даю команду “Огонь,” и регистрирую сейсмограмму, контролируя качество записи в окошке осциллографа. То же самое повторяется с удаленным ПВ, и мы переезжаем на следующую стоянку. При работе по такой схеме мы отрабатывали порядка 20 стоянок за смену. Но, когда мы ловим кураж, капитан Ярославца, для первого взрыва не бросает якоря, а только глушит двигатель, а для второго взрыва только слегка подтягивает боны.

Такая работа требовала от взрывников дополнительного напряжения, и я не злоупотреблял этим. Ну и, кроме того, наш речной профиль был ограничен районным центром Нахрачи и мне вовсе не хотелось раньше времени, прерывать свой речной кайф. Раза два, к нам наведывались ребята из Рыбнадзора, но убедившись, что наши работы не грозят полному уничтожению рыбных богатств Канды, тихо восвояси уезжали, не забыв при этом, на посошок распить с партийным начальством, которое в таких случаях всегда присутствовало в отряде, бутылку армянского коньяка и закусить её, только что свеже-подорванной, поджаренной стерлядью в томатном соусе и с маринованными огурчиками из ближайшего сельпо.

Кончается июль. Белые ночи начинают чернеть, и партия переходит на односменную работу, а мой Витюша уезжает готовить новую партию к зимнему сезону, по слухам, уже в качестве начальника. Я один достреливаю наш проектный профиль и вот мы уже всем отрядом в качестве культурной программы, плывем в Нахрачи. Едва наш Ярославец касается причала мы все бросаемся на берег и как оголтелые бежим по деревянным мосткам тротуаров, в промтоварный магазин. С выпученными глазами врываемся в магазин, а там – мать честная, весь магазин завален китайскими свитерами: красные, белые, синие, оранжевые, мужские – женские – детские: каких только фасонов нет. Я выбираю три женских свитера и отправляю в Ташкент своей матери.

Это был мой первый подарок моей матери на заработанные мной деньги. Через год я отправил её путешествовать по Индии, а ещё через год в круиз вокруг Европы. Я платил по счетам моей матушке, за её бессонные ночные дежурства в клинике и за дополнительные ставки, которые она брала, чтобы обеспечить мою комфортную студенческую жизнь в Москве. За её бездонную материнскую любовь…