Май 1960. Наш полевой отряд стоит в 40 км от Тазовска. Над головой яркое Заполярное солнце. Мы все стоим на снегу у своих балков, полураздетые, полуодетые, скинув с себя осточертевшие за зиму полушубки. Мы стоим под потоком благодати и неги, льющемуся на нас с небес, вместе с теплом солнечных лучей. Мы стоим, и нам не верится, что это конец! Конец Заполярной зиме, с её запредельным холодом и с её сумасшедшей пургой, когда сутками сидишь в балке, не рискуя выйти из него, ни без надобности, ни по надобности.
Мы стоим, мы не работаем. Накануне, у нас кончилась взрывчатка. Вот, вот должен появиться трактор с грузом взрывчатки. Вот он! Ещё немного и я снова начну оставлять за собой километры отстрелянных сейсмических профилей, и снова продолжу свою борьбу с этой упрямой структурой, которая, совсем как юная дева, не желает отдаться нам в руки и предстать перед нами во всей своёй первозданной красе. Но что это!? А где же взрывчатка? Ко мне подходит тракторист и передает мне записку. Я знаю, что в ней! -“Работы прекратить! Начать перебазировку отряда на базу! Краев” Из меня как будто вытащили становой хребет и я сразу обмяк. С начала полевых работ я жил под непрерывный аккомпанемент команд: -“Приготовиться! Внимание! Огонь!” Именно, под аккомпанемент моих команд, партия жила и шаг за шагом двигалась вперёд, к выполнению своих задач, несмотря на все препятствия, стоявшие на нашем пути. А что теперь?
Вот и традиционный, прощальный салют, по случаю окончания полевого сезона. Я стою перед своим отрядом, почти 30 человек. Вот они – все такие разные. Но всех их сюда, на край земли, загнала безжалостная судьба в поисках заработка. Вот они стоят передо мной. Молодые и немолодые. Красивые и не красивые. Испитые и не очень. Работящие и забулдыги. Совестливые и без совести. Толковые и бестолковые. Но сейчас все они – мои родные, мои самые близкие люди на земле, Мои братья по крови и по оружию, потому что мы все вместе, бок о бок, рука об руку, проделали этот сумасшедший Заполярный путь, длиной в 220 погонных,сейсмических километров. Они знают это, и они стоят гордые за себя и друг за друга. Они стоят и, все как один, внимательно смотрят на меня – на 24 -летнего парня и ждут услышать нужные им слова .
-“Друзья мои,” – начал я. -“Мы прошли вместе трудный путь! Но я верю, что мы его прошли не зря! А когда здесь ударит фонтан газа, люди вспомнят о нас и скажут нам своё спасибо!” И в этом Заполярном зимнем сезоне звучат мои последние команды :– “Приготовиться! Внимание! Огонь!” В воздух взлетает столб снега с грязью. Летят обломки ящика из под взрывчатки. Мы все дружно кричим:-” Ура! Ура! Ура! “В воздух летят наши шапки. Мы все стоим счастливые. Мы победили эту суровую Заполярную тундру, а заодно и самих себя. Я сказал пророческие слова про фонтан газа. А всё прочее: так это была обычная красивая ложь или туфта. Сердца людей в этот момент хотели услышать слова благодарности , и я пообещал им её, от имени потомков.
А почему все таки туфта?! Так ведь известно, что людская память и благодарность – это вещи тонкие. Полевой сезон окончен. Но вожделенная структура, так до конца, нам и не отдалась. Она виляла своей юго-восточной периклиналью, до самого последнего момента, совсем как уличная красотка виляет своим задом. То она ускользала от нас в одну сторону, то в другую, то начинала опускаться вниз и манила нас за собой. А мы потирали руки и считали, что она уже – наша! Но затем она возвращалась обратно, и мы оставались с носом. Нам не хватало каких – то 30-40 метров погружения, её юго-восточной периклинали, чтобы выложить её на стол Зап. Сибирским геофизикам и сказать: – “Смотрите, какую Заполярную кралю мы отхватили!”
Её размеры уже достигли 100-120 квадратных км, а амплитуда северо-западного борта приближалась к 80 м. Это была в этот момент – самая крупная структура на севере Зап. Сибири. Доразведку этой злосчастной периклинали мы отложили на будущий год. Краев, конечно, поспешил с окончанием работ. Мы могли, как минимум, отстрелять ещё километров 20! Но, не имея опыта зимних полевых работ,ему было трудно принять решение, и он просто решил не рисковать. Смешно! Ведь, вся наша полевая работа – это сплошной каждодневный риск. Я отдаю последние команды, залезаю в трактор и начинаю перебазировку отряда на базу. Все! Конец полевых работ! Конец сезона! Нет, для меня, это была его преждевременная кончина.
Я залезаю в трактор на своё любимое место, слева от тракториста. В тот самый угол, где я совсем недавно так яростно сражался за свою драгоценную жизнь. Не в этом углу и не этом тракторе, конечно! Соединяю руки в замок, засовываю их между коленок и предаюсь своим невесёлым мыслям, о своём ближайшем будущем. Я еду в Тазовск, на базу партии, с её замёрзших кучами помоек и бегающими среди них стаями голодных, полудиких лаек-альбиносов, с голубыми глазами. Я покидаю “Город Солнца.” Мы все покидаем наш Заполярный “Город Солнца.” Наш полевой отряд или наше мобильное поселение, было нашим “Городом Солнца.”
“А что хихикать то?” – Да, у нас не было тёплых туалетов, а всё остальное – так один к одному! Не было “праздных негодяев и тунеядцев” , не было мордобоя и насильников. Был “сухой закон”. Ну, не было заморских фруктов и бананов, зато в отношении осетрины, строганины и икры, мы были впереди планеты всей! Не было ни ксенофобий, ни русофобий и вообще, никаких фобий! И, наконец, я, начальник отряда – был верховным правителем или олигархом этого “Города Солнца.” Это всё осталось позади! Теперь в Тазовске, до начала летних полевых работ, мы все будем обычными Тазовскими поселенцами и будем жить среди пьяных разборок и мордобоя!
Я сижу в тракторе на своём любимом месте: слева от тракториста. Мне порой кажется, что в тракторах я езжу уже с пеленок. Хотя, конечно, моя тракторная жизнь началась только в Хантах. Но, по настоящему, только здесь, в Тазовской тундре. И этим делом мне здесь приходилось заниматься вопреки моему желанию, но по жестокой нужде.
А где теперь будет мое место, на этой вонючей базе партии в Тазовске, с её Эверестами замёрзших помоек и экскрементов, и голодными стаями полудиких лаек-альбиносов, с голубыми глазами.
Она виляла своей юго-восточной периклиналью до самого последнего момент. Она то задирала её вверх и говорила нам. ‘Я – не объект Ваших поисков. Я – просто нос или структурный выступ на борту регионального подъёма! ” То вдруг она начинала потихоньку опускаться, как бы приглашая нас следовать за ней и говоря нам – “ Я и есть та структура 3-го порядка, перспективная на УВ, которую Вы ищете.” Ах! Как нам не хватает этих проклятых Заполярные 40-50-ти градусных морозов с их сногсшибательными и вьюгами! Но нет! Их их уже нет и в помине!
Поэтому, имея хотя и сугубо предварительную, структурную карту северной периклинали, выявленного поднятия, полученную в результате работ в зимнем сезоне 1959/60 г., мы считали своим долгом заложить скважину не в п. Тазовском, как это предлагалось экспедицией, а в 12 км к юго-востоку от него.
Предлагаемая нами точка (мыс Мамеевский) попадала в контур наиболее приподнятой части, исследованной к тому времени, площади структуры. Препирательства с экспедицией продолжались по радио около месяца. Благодаря поддержке Г.Д. Суркова, победила наша точка зрения. И вот результаты второго зимнего сезона подтвердили, что точка
для бурения скважины Р-1 оказалась, действительно, в присводной части Тазовского поднятия и вероятность подсечения скважиной залежей нефти и газа, если они есть, становилась значительной.
Операторская работа на Заполярном профиле имеет свои отличительные Заполярные особенности. Здесь нет того ритма работы, который присущ южным партиям. Здесь мне нужно сделать в лучшем случае 4 сейсмограммы за сутки. И кажется, что всё остальное время, я могу валяться на своих операторских нарах и слушать в свободном доступе томные и зовущие голоса Западных див, или листать, привезенный оленями, последний глянец.
Увы, здесь всё с точностью до наоборот! Я здесь в напряжении, все 24 часа. В лучшем случае, могу спать только урывками. Ночью мне, естественно, не до сна, потому что, именно на это время суток, в основном, приходятся те короткие интервалы затишья, которые позволяют нам зарегистрировать качественные сейсмограммы, с минимальным уровнем ветровых помех. А днём! Днем я должен быть готов поймать затишье, если оно наступит. И вообще день на профиле – это есть рабочий день и у людей всегда возникают вопросы, которые требуют моего участия.
Вообще Заполярный полевой сейсмоотряд, чем-то напоминает экипаж небольшого судна, а наша месячная вахта – месячное каботажное плавание. За бортом, вернее, за пределами балка – минус 40, с пронизывающим ветром, а каждый балок: маленькая,уютная кают-компания. Днем, Вы можете удалиться от отряда только в пределах видимости балков. Иначе, Вы сразу же теряете ориентировку и шансы возвратиться обратно, в свою уютную и тёплую кают-компанию. Ночью же или в пургу – эта дистанция определяется светящимися фарами, круглосуточно работающих тракторов. Здесь круглосуточно накалены чугунные буржуйки. И это моя головная боль. Каждый год, зимой, в Западносибирских сейсмических партиях, горят балки и, порой, вместе с их обитателями. Я не забываю об этом ни на секунду. Первый взгляд при входе в любой балок, в окрестность буржуйки: – “Не виднеется ли, предательская баночка с соляркой?” Наказание следует беспощадное – вплоть, до отправки на базу.
Ночным бдением занимался я сам. И никому не доверял его, хотя бы потому, что только я, по колебаниям гальванометров своего осциллографа, мог сказать: можно работать или нет.
Заполярная ночь. Я сижу в своём полутёмном балке. Из батарейной “Родины,” из горлышка заокеанской шансонетки, льётся томное эротическое танго, прерываемое время от времени, мощным всхрапыванием со свистом, моего помощника, моего верного Санчо Панчо – Левы Кузнецова. Мы с Лёвушкой были одного поля ягоды. Мы были заводные до ужаса. Кажется, на спор или на слабо, мы готовы были снять с себя штаны и голыми задницами, сесть, хоть на сковородку с раскалённым маслом. Свои задницы сразу мы насиловать не стали, только потому, что решили проделать это сначала с нашими бесшабашными головами. И мы при первом же удобном случае на слабо, выкинули свои ушанки в ближайший Заполярный сугроб до ближайшего Заполярного лета. Аналогичные процедуры с полушубками и прочей одёжной атрибутикой, мы решили отложить до лета. Не всё сразу! Step by step!
Я включаю станцию и пристально вглядываюсь в колеблющиеся, световые зайчики гальванометров. Ветер, похоже, стихает и фон микросейсм позволяет мне начать работать. Я осторожно расталкиваю своего Лёвушку, вызываю на связь взрывников, начинаю готовиться зарегистрировать очередную сейсмограмму и к началу ночных, Заполярных, сейсмических работ. Мне надо отстрелять с двух взрывных пикетов, расстановку приемной линии, на которую мы переехали накануне, и которую мы не смогли отстрелять, из-за поднявшегося ветра.
Взрывники с заряженными и залитыми скважинами, у меня на связи и ждут моих команд. Глушатся трактора, тарахтящие здесь круглые сутки, всю Заполярную зиму,Я включаю аппаратуру. Жду, пока она войдёт в режим. Выключаю освещение балка. Я принимаю сейсмограммы только на коленки. У меня не может быть посередине этой Заполярной ночи, никаких сбоев из-за лентопротяжки. Ну с Богом! Гремит один взрыв. Потом – другой. И вот уже слышно отрывистое хлопанье тракторных пускачей, сменяющееся привычным равномерным тарахтеньем мощных тракторных дизелей. И вот уже наша станционная дива – Флёра, с белоснежными воротничками, отутюженными небольшим чугунным утюжком, который всегда в балке при ней, кладет мне на стол сначала одну сейсмограмму, потом вторую. Всё в порядке. Я заказываю взрывникам заряды на следующую стоянку.
Переезд! Идут поднимать на ноги мою девичью сеймобригаду. На это обычно уходит до 30 минут. Но что это?! Проходит 30 минут. Я не слышу привычного девичьего гомона и не вижу девичьих фигурок. Проходит 1 час. То же самое. Наконец, приходит Флёра и потупись, смущенно говорит: “Девочки не хотят выходить”. Что?! Я не ослышался. Это что “Локаут?! Бунт на корабле?!” Это что, они взяли пример с меня?! Но я не Волков! И я от сейсмокосы их отлучать не буду! Мало того, я им дам досмотреть их ночные рандеву во сне, с любимыми. Мы с Лёвушкой, действительно, не стали больше тревожить девочек. Собрались и вышли собирать приёмную линию вместо них. На это у нас ушло два с лишним часа. Потом мы переехали на следующую стоянку и установили приёмную линию там. И опять у нас на это ушло столько же времени. Но к этому моменту, уже поднялся ветер, который и не дал нам начать работать на новой стоянке. Вообще, прежде чем начать взрывать и регистрировать отражения, мы обычно дожидались, пока Заполярная позёмка не укроет плотным саваном нашу приемную линию, и не сведёт к минимуму, постоянные ветровые помехи. Но вот в балок начали заглядывать выспавшиеся и отдохнувшие девушки, а мы продолжили обычный, каждодневный, взаимный обмен любезностями и комплиментами, посреди снегов Заполярной тундры.
